Старообрядцы Святогорской стороны. ч.4
Старообрядцы Святогорской стороны.
ТАКИХ НЕ СЛОМИШЬ…
А вот какую историю своего знакомства со старообрядцами рассказал мне Рафагат Самигуллович Бузанаков: - Со старообрядцами, их образом жизни и характерами я лично познакомился в далеком детстве, когда наша семья переехала в деревню Бурово. …Произошло это так: на третий год коллективизации в деревне Починки Юкаменского района, откуда мы родом, колхозники начали голодать. Деревня большая – 130 дворов, земли мало, а председателя поставили из бедняков, человека без организаторских талантов. Может, его оказалась вина, а возможно, причина в аграрной политике тех лет. В итоге люди задумались – куда же бежать из такого колхоза. Мой отец был трактористом, авторитетным в Починках человеком. Народ его попросил – поищи деревню поменьше, куда могли бы переселиться более работящие мужики. И нашли такую деревню Бурово в Красногорском районе. Население - одни староверы, в колхоз никто из них не пошел. За это им обрезали земельные участки до самого минимума, лишь грядки под мелочь оставили. Не только лошадей – куриц у них не осталось, задушили налогами единоличников. Захотели староверы от колхоза куда-то уехать, а им документы в сельсовете не дают. Отец каким-то образом договорился: мы у них дома покупаем, а власти разрешают упрямцам уехать. Разумеется, не всем сразу. Вот так мы и поселились среди староверов в Бурово. Соседями, помню, были у нас Бушковы – Егор и трое его сыновей, живущих отдельно: Степан, Михаил и Иван, у всех уже дети большие. Михаил первым уехал, за ним Степан. Но рядом со Степаном Егоровичем мы все-таки пожили два года. Было у него два сына, Максим и Фома, 13-14 лет. Все Бушковы считались отличными мастерами по дереву, специалистами по изготовлению тележных колес. Но как заработать – власть во всем их ограничивала, древесину не выделяла, обложила мужиков, как волков красными флажками. Взрослым шагу шагнуть не давали, так Максим и Фома в лес ходили, тайком там рубили березу на ступицы, обтесывали и тащили в мешках домой, укрываясь по логам. Как-то вижу их: по два тяжеленных мешка через плечо, ребята идут, ноги заплетаются. Через двадцать метров сядут, отдохнут – и дальше. Колеса делали дома в большом амбаре, где стоял станок обтачивать ступицы, крутили его вручную. На ободья применялась особо твердая древесина, за которой приходилось ездить далеко. За готовыми колесами к ним приезжали заказчики, а чаще мастера сами катили свои колеса на базар в Балезино. Соединят 4-8 колес на палке, сделают постромки – и покатили по дороге. С вечера выходили, чтобы утром быть на базаре. Потом видим, как они пешочком идут с базара. Дохода с продажи колес хватало лишь на мешок муки, который тащили на себе. Из соседей помню еще Прохора Ионовича Бурова – деревенского кузнеца. Человек неимоверной силы, внешне квадратный: невысокий, широкий. У того за недоимки судебный исполнитель описал хлев – солидное здание из бревен. Колхозники пришли, разметили хлев, за день раскатали, чтобы назавтра увезти. Утром приходят, а кузнец за ночь хлев в одиночку снова собрал на прежнее место! Даже стропила поставил, только крышу не успел сделать. Посмотрели на его труд мужики, махнули рукой и разошлись. Начались же неприятности Прохора Ионовича с того, что он 1 мая 1936 или 37 года прошелся по деревне пьяный, распевая частушки с обидными намеками на советскую власть. Видимо, были в деревне «стукачи», доложили о кузнеце куда надо. Через две недели приехали в деревню на красивом жеребце казенные люди, посадили лихого кузнеца в тарантас. С тех пор Прохора Ионовича мы не видели. Постепенно староверы из деревни разъехались, последние где-то перед войной. Осталась только одна пожилая женщина, Колотова Маланья Ульяновна, которую мы, дети, называли бабушкой. У нее было пять соток земли, в колхоз она так и не вступила, кормилась со своего участочка, да помогала людям: умела прясть, ткать, бралась за любое дело. Женщины платили ей картошкой, другими продуктами – так старушка и жила. В 1942 году в деревнях расселили эвакуированных, так этой старушке в первую очередь подселили женщину с двумя детьми. Прожила Маланья Ульяновна где-то до 50-х годов. Никогда ни на что не жаловалась, ни у кого помощи не просила. Староверы вообще никогда не хныкали, свою слабость не показывали. Власти о старушке не беспокоились, а простые люди помогали. Помню еще одного, по прозванию «кулак Андрей». Его раскулачили, дом разобрали и увезли. Жил он, слепой человек, в бане на задворках. Но тоже не ныл и не жаловался. Но вернемся к соседям Бушковым. Хоть они и уехали в Балезино, все равно потом наши пути пересекались. Степан Егорович время от времени бывал в деревне, подолгу беседовал с моим отцом, с которым у него были хорошие отношения. Похоронили Степана на староверском кладбище возле Ефремово. К Бушковым я заглядывал в Балезино, где они жили, даже ночевал, возвращаясь из армии. Посидели компанией, вспомнили прошлое. И тут Фома, который в детстве таскал тяжеленные мешки со ступицами, подвыпив, не выдержал, заплакал.
- В чем дело? - спрашиваю его.
- Пропала жизнь, я ведь десять лет отсидел, недавно из лагеря вернулся.
- Не горюй, ты еще молодой, жизнь направится!
Много лет мы потом не встречались. А когда уже работал директором в «Качкашурском», как-то подкатывает Фома Степанович – хорошо одетый, плотный, крепкий человек. Рассказывает о себе – дочь школу кончает, у самого работа неплохая. Словом, не пропала жизнь, хотя и потрепало человека! Я и на других примерах могу подтвердить, насколько староверы крепкие, жизнеспособные люди, которые не теряются в сложной жизненной ситуации. Возможно, это не относится к молодому поколению, но прежних людей ничем нельзя было сломить. В районе имелось немало староверских деревень: Лупашино, Старо-Беляево, Смольники, Кулемино, Ефремово, Шиши. В Захватае и Баранах население было смешанное. Места не очень плодородные, земля скудная, урожаев толком не было. А система оплаты такая, что колхозникам ничего не доставалось. Они и потеряли стимулы к хорошей работе. В результате староверские деревни беднели, люди стремились уехать в города и туда, где лучше жилось. В итоге большинство староверских деревень постепенно исчезло. Измельчали и люди. Потерялась прежняя самобытность нашего своеобразного края.
